Космос без пафоса: Михаил Котов — о проблемах, трендах и тихой силе инженерии

«Космос — везде, просто мы его не замечаем»

— Как вы думаете, почему у многих россиян сложилось впечатление, что в космосе ничего не происходит? Чем оно вызвано?

— На самом деле ответ сложнее, чем кажется. Я сам долго пытался понять, откуда это берется. Сначала думал, что дело в негативном пиаре. Потом — что люди просто не интересуются. А сейчас у меня есть своя версия, к которой я пришел после долгих размышлений.

Мне кажется, дело в современной информационной среде. Мы все формируем собственные пузыри — подписываемся только на те каналы и источники, которые нам нравятся. Кто-то читает только про вооружения, кто-то — про моду и жизнь принцев. И все, что не входит в этот пузырь, просто не существует для человека.

Я часто вижу это на примере знакомых, которые интересуются космосом. Казалось бы, их должно волновать все, что связано с наукой. Но я спрашиваю: «Вы слышали, что на станцию “Восток” в Антарктиде недавно доставили новый жилой модуль для полярников? Гигантский, современный, его везли по сложнейшему маршруту». И они отвечают: «Нет, не слышали». Хотя это отличная, мощная новость, почти как запуск новой орбитальной станции. Просто Арктика и полярники — это не их пузырь. И в него такие новости не попадают.

Получается, что если у человека нет регулярного канала, откуда он получает новости о космосе, он вообще ничего об этом не узнает. А потом говорит: «Ну, у нас ничего не происходит». Это работает во всех сферах. Вот, например, вы интересуетесь космосом. А что вы можете сказать о современной химии? Наверняка ничего. Но это не потому, что там ничего не происходит. Просто вы не читаете такие новости.

— То есть проблема в том, как устроено наше инфополе?

— Именно. У нас у каждого свой мир, и из него почти ничего не выходит наружу. Мы атомизированы. У каждого — свой пузырь, свое поле, и туда очень трудно что-то донести. Как с этим работать — я не знаю. Ну, можно, конечно, создать два государственных телеграм-канала и заставить всех на них подписаться, но читать их все равно будут только те, кому это интересно. 

Информационное поле у всех разное. Мне кто-то из преподавателей рассказывал: раньше, лет 15 назад, можно было пригласить на встречу со студентами интересного гостя. Это был человек, которого знали и студенты, и преподаватели. Десять лет назад уже были расхождения — студенты просили пригласить одного спикера, а преподаватели хотели видеть кого-то другого. А сейчас студенты даже между собой не могут договориться. Один говорит: «Это крутой человек», а другой — ровесник — впервые слышит о нем.

Это и есть та самая атомизация. И она влияет на все — от новостей до политики.

— Есть ли шанс как-то изменить ситуацию?

— Шанс есть, но он очень тонкий. Пока дети еще маленькие, пока они не сформировали свое личное информационное поле, есть возможность заразить их интересом. В школах, в детских садах, в университетах — пока они еще слушают. А потом они вырастают, подписываются на любимые каналы, и все. Все остальное остается за пределами их поля зрения.

Иногда удается выдернуть такого человека, показать ему: «Слушай, а ты знал, что в космосе столько всего происходит?» Он может заинтересоваться, подписаться на какой-то канал, начать читать. Это идеальный сценарий. А может и не случиться. Тогда он так и проживет, уверенный, что в нашей космической отрасли пустота.

И я думаю, что это не только российская история. Это общемировая тенденция. Просто мы пока не начали говорить о ней всерьез.

— А как вы оцениваете значение научных и космических новостей для обычного человека? Можно ли их воспринимать как что-то большее, чем просто информирование?

— У меня есть одна умная знакомая, которая как-то сказала: «Знаешь, почему мы в детстве читали книжки? Потому что книжки — это эскапизм». Возможность сбежать. Оказаться где-то еще — искать золото на Чукотке, воевать с пришельцами на другой планете. Для некоторых людей такую роль сыграл космос — как отдушина, как выход из бытовых тяжелых историй.

Часто, когда человек начинает спор, он опирается на информацию, которую слышал лет десять назад. И ты понимаешь, что у него в голове до сих пор живет образ, будто на Восточном космодроме ничего не построено, ракеты не летают, и вообще вся космическая отрасль мертва. Хотя это совсем не так.

Космос уже давно и плотно вошел в нашу повседневную жизнь. Просто мы его не замечаем. Мы каждое утро включаем навигатор и едем по маршруту, не думая, что за этим стоят спутники, сигналы, расчеты. Телевидение — тоже со спутников. Связь — тоже. Погода — те же спутники. Люди до сих пор думают, что метеорологи ходят на станцию и записывают данные в тетрадь. А на самом деле они получают снимки сразу после пролета спутника. Все это — космос. Просто не тот романтический, где скафандры и ракеты, а повседневный, незаметный и удобный. Но при этом незаменимый.

«Мы живем в тени достижений СССР, но у США — такая же ситуация»

— Историк космонавтики Антон Первушин говорит, что в наше время рассказывать о космических достижениях трудно из-за тени Советского Союза. На фоне успехов СССР, которые широко транслировались, нынешние как будто меркнут. Что вы думаете об этом?

— Тут действительно все сложно. Мы и правда живем в тени Советского Союза — в тени тех достижений, которые были тогда. Но это не только наша история. У США — такая же ситуация. У них тоже был сильный бэкграунд. Если бы не Маск, который вытащил их программу за волосы, они бы, возможно, до сих пор возили астронавтов на «Союзах».

У американцев после речи Кеннеди все сдвинулось: они собрались, сделали «Аполлон» и полетели на Луну. Сейчас речи тоже звучат, но куда все движется — неясно. Много разговоров, но мало прорывов. Поэтому и у нас, и у них ощущение, что современное не сравнится с тем, что делали наши предки.

Кажется, что теперь все мелко, не так интересно, не стоит внимания. Но это иллюзия. Это когнитивное искажение. То же самое происходит в других отраслях. Кажется, что современные мореплаватели ничего не делают, если сравнивать их с Магелланом или Лазаревым. Хотя они точно так же выходят в океан, просто у них теперь другие задачи.

Важно помнить, что мы стоим на плечах гигантов. Все, чего мы добились — результат их работы. Но и современные инженеры, космонавты, баллистики делают колоссальное количество интереснейших и важнейших вещей, делают нашу жизнь удобнее и безопаснее. И об этом надо рассказывать. Потому что это по-прежнему важно, вдохновляюще и по-своему велико.

— Раз уж мы подошли к конкретике — расскажите, пожалуйста, что вам лично сейчас кажется самым интересным в российской космической отрасли? Какие проекты вы бы выделили как свои персональные топ-3?

— Тут, как всегда, непросто. Потому что есть то, за чем я лично слежу с интересом, а есть то, что, на мой взгляд, действительно стоит внимания широкой аудитории. И это не всегда одно и то же.

Вот, например, для меня один из главных проектов — это «Спектр-РГ». Я много о нем писал, много рассказывал на лекциях, но он почему-то не вызывает у людей особого интереса. Видимо, потому что не дает тех красивых картинок, которые делает «Джеймс Уэбб» или «Хаббл». Хотя как научный инструмент «Спектр-РГ» ничем им не уступает. Совсем. Он работает уже несколько лет и продолжает выдавать огромное количество данных. Сейчас идет стадия накопления информации, а обработка этих данных займет не год и не два. Это проект на десятилетия вперед.

1 / 5

Я искренне надеюсь, что по итогам его работы кто-то из участников дотянет до Нобелевской премии. Это было бы справедливо. Потому что «Спектр-РГ» — это передний край мировой науки, что называется, on the edge. И это тот случай, когда Россия играет не догоняющую, а ведущую роль. За ним обязательно нужно следить.

— А что еще?

— Второй проект, за которым я слежу с не меньшим интересом — это новый российский пилотируемый корабль, тот самый ПТК. Я много лет жду, когда он полетит. Не потому, что «Союз» плох. Наоборот — это отличная машина, рабочая лошадка, надежная и многократно модернизированная. Но все-таки это корабль своего времени.

А нам нужно что-то новое, способное летать к Луне, решать более сложные задачи. Поэтому я считаю важным наблюдать за разработкой ПТК. Мне хочется верить, что этот проект получится довести до конца.

— И третье?

— Это, конечно, создание РОС — Российской орбитальной станции. Сейчас ее только проектируют, но это важный шаг вперед. Надеюсь, все-таки получится реализовать ее в ближайшие годы. И не только РОС. Я очень надеюсь на совместную с Китаем Международную научную лунную станцию. Это будет действительно новая эпоха, новый фронтир.

Но, если говорить о том, что происходит уже сейчас, то нельзя забывать о научных спутниках. Например, проект «Ионосфера». Это, на мой взгляд, один из самых недооцененных проектов. Он изучает верхние слои атмосферы, включая явления, открытые совсем недавно — буквально за последние десятилетия. Речь идет о спрайтах, джетах, фэйри — об этих молниях, которые бьют вверх, в ионосферу, и достигают длины в десятки километров. Смотрятся они фантастически, и с научной точки зрения представляют огромный интерес.

Я очень надеюсь, что когда все спутники «Ионосферы» будут выведены, мы услышим от Института космических исследований много нового и интересного. Это та область, о которой раньше почти не говорили, а теперь есть шанс понять ее глубже.

1 / 4

— Наверное, именно благодаря космической гонке между СССР и США у нас до сих пор живет ощущение, что главное в космосе — это пилотируемая программа и присутствие человека на Луне. Действительно ли это так? 

— Пилотируемая космонавтика — это действительно очень большой и серьезный пласт. Тут важно понимать, что все, что связано с человеком в космосе, всегда будет привлекать гораздо больше внимания. По очень простой причине — это про нас. Это про людей, про таких же, как мы, которые бросили вызов стихии, работают там, рискуют.

Ни один космический аппарат, даже с самой крутой научной миссией, никогда не соберет столько лайков и откликов, сколько соберет космонавт. И это нормально. Это логично. Потому что мы — люди, и нам в первую очередь интересны люди, а не машины.

— А если смотреть с точки зрения практической пользы для человечества?

— Вот тут как раз сейчас важнее спутники. Группировки, которые обеспечивают дистанционное зондирование Земли, связь, погоду, навигацию. Они делают больше, если смотреть по объему задач. Производят их массово и на околоземной орбите они уже во многом могут больше, чем человек.

Но при этом люди в космосе по-прежнему нужны — особенно для научных исследований. Многие эксперименты на МКС, которые делаются руками космонавтов и астронавтов, просто невозможно было бы провести на автоматических платформах. Или получилось бы очень сложно, долго и дорого. А человек может адаптироваться, быстро отреагировать, менять условия эксперимента в реальном времени. И это делает его по-прежнему незаменимым элементом в космосе — по крайней мере, в научной части.

И все-таки, если в ближайшие годы произойдет высадка на Луну — неважно, кто это будет, американцы, китайцы, россияне или кто-то еще — за этим событием будут следить миллионы. Потому что человек в космосе — это всегда эмоционально, масштабно и очень по-человечески близко.

Нужна гармония: почему считать успехи в космосе по количеству запусков — неправильно

— Вы упоминали, что как просветитель часто сталкиваетесь с соревновательным подходом к космосу: у какой страны больше запусков, больше спутников — та и молодец, а все остальные космические державы — отстающие. Почему вы считаете, что такой подход не только неправильный, но и в какой-то мере опасный?

— Считать успехи в космосе по количеству запусков и спутников — это вроде бы самый простой и очевидный способ. Но на самом деле он почти ничего не говорит. Такой подход не позволяет нормально сравнивать возможности разных стран.

Во-первых, потому что задачи можно решать по-разному: можно делать многоспутниковые группировки, а можно запускать меньше аппаратов, но на более высокие орбиты или с другими характеристиками. Кроме того, вот взять США. У них Маск запускает «Старлинки» в огромных количествах. Это действительно мощный, крутой и очень успешный проект. Но он — один. Только один проект, пусть и очень значимый.

А, например, Китай развивается гораздо более гармонично. Он запускает меньше спутников, но охватывает разные направления: связь, наблюдение, наука. Поэтому если просто считать суммарное количество аппаратов без понимания, какие это спутники, для чего, насколько они эффективны, — то это просто бессмысленные цифры.

У России — наибольшее количество студенческих аппаратов среди всех стран. Мы пытались это как-то подсчитать, и действительно: у нас студенческие спутники делают активнее всех. Но делает ли это Россию лидером в космосе? Конечно нет. Это просто один из компонентов.

Не все страны могут позволить себе запускать столько же, сколько США. С их бюджетами никто не может тягаться. Значит, нужно быть умнее. Где-то делать проще, где-то — дешевле, где-то — компактнее. Но в любом случае не надо ввязываться в гонку «кто больше». Это путь в никуда.

— То есть и количество запусков — не показатель?

— Да. Количество стартов — это тоже только косвенный признак. У тебя может быть куча запусков, но при этом провалы в других направлениях. Не надо расставлять места, проводить рейтинги, кто «лидер», а кто «отстающий». Космос — это не соревнование, это отрасль. И она должна последовательно развиваться так, как это важно и нужно государству, исходя из задач и возможностей страны.  

Я хорошо помню, как в свое время журналисты писали: «Зачем России нужен ГЛОНАСС, когда есть GPS? Он же лучше, быстрее, бесплатный». А потом оказалось, что ГЛОНАСС нам очень нужен. Особенно в последние годы — во время СВО стало понятно, насколько важно иметь свою навигационную систему.

— В космической отрасли случаются ошибки: аварии, закрытие проектов, переносы сроков. В англоязычном сообществе принято говорить: space is hard, космос — это тяжело. Там будто бы уже выработано спокойное отношение к провалам. А как нам, россиянам, стоит воспринимать неудачи в космосе?

— Точно так же. Да, space is hard — и это справедливо для любой страны. Тут, скорее всего, дело в другом. Наши любители космоса, мне кажется, воспринимают все гораздо ближе к сердцу. Каждую неудачу они переживают очень остро, драматично. Иногда — сильнее, чем следовало бы. Отсюда и реакция такая.

На самом деле нужно вырабатывать спокойное, нормальное отношение. Space is hard — значит, должна быть следующая попытка. Всегда. Нужно просить такие бюджеты, чтобы в них была заложена возможность второго запуска. Чтобы можно было учесть ошибки, сделать выводы, пойти дальше.

Развитие так и происходит: ты делаешь, ошибаешься, извлекаешь уроки, делаешь снова. Ошибаешься — снова извлекаешь уроки, снова делаешь. Без этого прогресса не будет.

А еще такая острая реакция на неудачи идет из Советского Союза, где, как правило, говорили только об успешных проектах. А неудачных, которые скрывали, было очень много. Если бы обо всех них тогда открыто рассказывали, люди бы, наверное, завалили редакции письмами: «Куда вы тратите наши деньги? Почему у вас ничего не получается? Зачем вы опять пытаетесь сесть на Луну, если уже тридцать попыток, а нормальной посадки все еще нет?»

Поэтому у многих — искаженное представление. Кажется, что раз не получилось с первого раза, то все, провал. Хотя это не так. Вот, например, недавняя история с Луной-25. Мы все расстроились, что Индия села и обогнала нас. Но мы упускаем, что это была их вторая попытка. И они сделали все, чтобы она стала успешной. Проанализировали, учли ошибки — и получилось.

— Космической отрасли стоит взять пример с авиации?

— Мне тоже так кажется. В авиации изучение ошибок — часть системы. Там каждая ошибка разбирается до мельчайших деталей. И благодаря этому авиация стала одной из самых безопасных отраслей. При этом никто не говорит, что если была ошибка — значит, все плохо. Там из ошибок учатся. Это часть культуры. Так должно быть и в российском космосе.

Ошибка не должна вести к увольнению всех подряд и к фразам вроде «вы ни на что не годитесь». Она должна вести к спокойному, четкому пониманию: как сделать так, чтобы это не повторилось. Но для этого, конечно, нужны подходы. Сейчас у нас в космосе проблема в том, что бюджет не всегда позволяет делать достаточно много попыток, чтобы спокойно к ним относиться. А подходы нужны. Без них нет роста.

— Получается, положительный опыт без отрицательного — это просто удача?

— Да, здесь я с вами соглашусь.

Ядерная энергетика, массовость и Луна: тренды ближайших 5-10 лет

— Президент Владимир Путин недавно провел в Бауманке совещание с представителями «Роскосмоса» и анонсировал новый национальный проект по космосу. Предположительно, он будет связан с ядерной энергетикой. Что это означает и чего от него стоит ждать?

— Давайте так. Национальный проект по космосу — это всегда история про какую-то приоритетную часть, про то, что считают самым важным. Мне самому сейчас очень интересно узнать, каким его видят и как именно его сформулируют. Судя по тому, что слышно, будет уход от большой федеральной космической программы и переход к более узким национальным проектам. И это, в общем, правильно.

Если говорить про ядерную энергетику в космосе — это, на мой взгляд, действительно интересный и правильный путь. Сейчас может показаться: зачем? Мы же прекрасно используем солнечные батареи. Но все работает, пока ты недалеко от Земли. Чем дальше, тем хуже. Уже на орбите Марса солнечные панели сильно теряют эффективность. А дальше — еще хуже.

На Луне тоже не все просто. Да, там солнечные панели работают, но есть проблема: лунные сутки — это примерно 29 земных. То есть у тебя 14 земных суток — день, а потом 14 — ночь. Если ты работаешь в экваториальной зоне, тебе нужно запастись такой энергетикой, чтобы пережить две недели полной темноты. Это значит — огромное количество аккумуляторов. Или ты должен уходить на полюса, где угол освещения другой, но и там панели работают хуже.

А ядерная энергетика эти вопросы снимает. Это один из самых надежных и мощных источников энергии в космосе. И те, кто станут специалистами по космической ядерной энергетике, станут очень важными и редкими специалистами. Это настоящая высококлассная профессия.

— Но раньше подобные идеи часто высмеивались.

— Да, помню, как шутили: «Россия — космический извозчик». Фу-фу-фу, мол, вы только людей в космос возите. А потом Маск стал делать то же самое — и вдруг выяснилось, что это круто, современно и вообще молодцы. Так же будет и здесь. Если кто-то скажет: «Космический энергетик? Это несерьезно», — не слушайте. Это может оказаться как раз очень умным шагом. Это реальная специализация, которой сейчас владеют единицы. И даже среди стран немногие умеют строить эффективные ядерные станции — а уж тем более в космосе.

Так что если новый нацпроект действительно будет связан с этим направлением — хотя бы частично — это будет очень интересно и правильно.

— Какие тренды, на ваш взгляд, будут преобладать в развитии российской космической отрасли в ближайшие 5–10 лет?

— Ну, если бы я мог точно ответить на этот вопрос, я бы, наверное, не давал интервью, а писал бы аналитическую записку куда-нибудь наверх — с обоснованием, какие тренды должны быть. Но если серьезно, мне кажется, мы сейчас в некоторых вопросах оказались в роли догоняющих. И отсюда вытекают и тренды.

Нам нужно догонять. А значит — переходить на массовое, быстрое, почти конвейерное производство космических аппаратов. Делать так, чтобы ракеты запускались проще, дешевле, с меньшими усилиями, но чаще. Это тоже тренд.

Лунные исследования — тоже. Мягкая посадка на Луну, исследование лунного грунта — это все нужно продолжать. Это уже обозначившийся тренд, и он останется. И, конечно, тренд на спутниковые группировки. Причем не на единичные сложные аппараты, а на массовые — пусть попроще, полегче, но в большом количестве. Это тоже будет преобладать.

Мне не кажется, что Россия в этом смысле пойдет каким-то своим особым путем. Все идут примерно в одну сторону — и мы, скорее всего, тоже будем идти туда же.

— И все же — есть шанс сделать что-то свое, нестандартное?

— Есть. Но это должно быть очень умное движение. Вот как в свое время сделали китайцы в 1990-е. Они просто посмотрели, чего добились русские и американцы, что у них сработало, а что нет. И пошли по уже пройденному пути — обрезав все лишнее, отбросив тупиковые ветки, они быстро нагнали, а в чем-то и перегнали. Просто потому, что не изобретали велосипед, а делали то, что точно работает.

«В космос идут по любви»

— И все это невозможно без кадров — в том числе молодых. У нас традиционно все внимание приковано к профессии космонавта. А какие еще специалисты нужны отрасли? Какие профессии востребованы уже сейчас и что вы посоветуете молодежи?

— Да, про космонавтов все любят читать, смотреть, но на самом деле, если говорить о тех, кто действительно движет отрасль — это инженеры. Именно инженерные специальности — это та основа, на которой и должно строиться развитие. Инженеры создают космические аппараты, разрабатывают станки для их производства, пишут софт, делают системы управления. 

Я очень надеюсь, что в будущем инженерные профессии будут не только востребованными, но и хорошо оплачиваться. Потому что без них просто никак. Это та «рабочая косточка», на которой все держится.

И здесь есть один очень важный момент. Когда школьники выбирают, какие предметы сдавать, часто делают выбор в сторону упрощения. Вместо физики и химии — обществознание. Потому что «все пошли и я пошел». А потом — все. Технические специальности ты себе просто обрезал. И это, на мой взгляд, большая ошибка. Такая развилка ломает будущее.

Даже в научной журналистике самые успешные ребята — это те, у кого за плечами техника. А сверху — уже умение писать, работать с источниками, редактировать. Если наоборот — если человек закончил гуманитарный журфак и хочет в научпоп — это будет очень тяжело. Это прям задача со звездочкой. Таких людей — единицы. Я почти никого не знаю.

Так что лучше плясать от технической базы. Даже если вы мечтаете стать космонавтом, без технического образования туда почти не попасть. Исключения можно пересчитать по пальцам одной руки.

А в самой космической отрасли профессий — масса. Это и работа на космодромах, и создание спутников, ракет, кораблей, программного обеспечения для них. Все это требует людей с техническим образованием.

— У нас есть хороший пример — Сергей Назаров из Крымской астрофизической обсерватории. Он инженер-электромеханик, причем, по-моему, в области корабельного дела. А аспирантуру уже заканчивал при обсерватории. Получается, из электромеханика — в астрономы.

— Вот именно. Отличный пример. И таких историй должно быть больше. Потому что главное — база. А дальше уже можно разворачиваться в любую сторону.

 — Наверняка вас часто спрашивают: зачем вообще идти работать в космическую отрасль? Что бы вы ответили на этот вопрос детям и молодежи?

— Тем, кто хочет идти в космос? Сейчас космическая отрасль, может быть, не про большие деньги. Но это очень интересно. Это действительно классная работа. Это возможность заниматься тем, что завтра станет необходимостью.

На мой взгляд, в космос идут по любви. Потому что, если говорить честно, в других местах можно заработать больше. Но я вижу огромное количество людей, которые здесь работают. И чем больше я езжу по предприятиям, чем больше общаюсь с инженерами, конструкторами, тем больше очаровываюсь ими.

— А что бы вы сказали родителям тех самых школьников и студентов, которые говорят: «Хочу в космос», а мама с папой переживают?

— Я сам родитель. И мне кажется, наша задача — именно переживать. Мы все равно будем переживать. Но все, что могли сказать и сделать, мы уже сделали — до какого-то момента. Дальше дети выбирают сами. Да и раньше выбирали сами. Ты же не можешь взять ребенка за ухо и притащить: «Вот ты теперь работаешь здесь. Это твоя судьба». Нет. Он сам решит.

Наша задача — показать весь спектр. Профессии, увлечения, спорт — все. А они выберут. Если ребенок или студент говорит: «Я хочу заниматься космосом», — я не вижу в этом проблемы. Наоборот, это здорово. Это классно.